Недавно убиралась в дальних ящиках и нашла забытые девчачьи дневники. В отличии от остальных девочек я туда вклеивала рассказы, которые мне понравились, и которые печатались в газетах и журналах литературной направленности. Мне иногда попадались. С удовольствием перечитала. Какое же было удивление, когда этих авторов не нашла в интернете.
Чтоб не потерялось перенабила и вот выкладываю для сохранности. Пока кусочек


рассказ
Теплоход мягко, словно распластавшаяся медуза, скользил по глади моря. В узком пространстве между горами в небе кружил самолет, гул которого напоминал противное жужжание надоедливого комара. Прошло лишь три часа прекрасного летнего дня, а солнце уже скрылось за крутыми отрогами Черных гор, кое-где поросших чахлыми деревцами. Утром в открытом море вода была иссиня-голубой, а черте этого длинного извилистого фьорда, совсем вплотную подступающего к Балканам, приобретала тёмную окраску. Приземистые и плоские формы домов, целительная первозданность ландшафта были уже славянскими, но приглушенная яркость касок, гордая нагота небес всё ещё навевали мысли о Востоке и исламе. Многие пассажиры сошли на берег и что-то выясняли у таможенников в белоснежных мундирах и у великолепных солдат с ятаганами на боку. Грек-археолог, паша из Египта и французский инженер всё ещё сидели на верхней палубе. Инженер заказал себе пиво, паша пил виски, а археолог освежался лимонадом.
– Эти места приводят меня в восторг, – заговорил инженер. – Без сомнения, порты Котора и Рагузы – единственные пункты, где бескрайняя славянская земля, раскинувшаяся от Балкан до Урала, имеет выход к Средиземному морю. Этой земле неведома зыбкая изменчивость европейских границ, и она решительно отвернулась от моря, которое врезается в глубь материка узкими полосками Каспия, Финского залива, Понта Эвксинского, изгибами далматинского поберережья. И на всём этом густо населённом огромном пространстве бесконечное разнообразие рас всё же не нарушает непостижимого единства целого, как нгеповторимостьь воли не нарушает однообразного величия моря. Но не история и география этих мест занимают меня сейчас, а Котор, Уста Каттаро, как здесь говорят… Дикий, неприступный Котор с петляющей дорогой, поднимающейся к Цетинье, – его хорошо видно с палубы нашего итальянского теплохода, – а также Котор легендарный, Котор славянского героического эпоса, едва ли уступающий в суровости Котору реальному. Котор когда-то – вам, паша, это хорошо известно – живший под игом албанских мусульман. Вы, Лукиадис, знаете прошлое не хуже крестьянина, изучившего каждый уголок своей усадьбы, и, конечно же, не станете утверждать, что не слышали о Марко Королевиче.
– Я археолог, – ответил грек, ставя свой стакан с лимонадом. – Мои знания ограничиваются скульптурами из камня, а ваши сербские герои ваяли скорее по живой плоти. Но этот Марко интересовал и меня: упоминания о нём я обнаружил в местах, весьма удалённых от колыбели сложившейся о нём легенды, на исконно греческой земле, хотя благочестивые сербы и понастроили там довольно красивые монастыри…
– На горе Афон, – перебил инженер. – Останки Марко Королевича покоятся где-то на этой священной горе, на которой со времён средневековья всё осталось прежним, за исключением, пожалуй, достоинств души человеческой. Шесть тысяч длинноволосых монахов с пышными бородами по сей день молятся там о спасении своих благочестивых покровителей, князей Трапензунда, чей род, несомненно, угас много веков назад. Поистине утешительно думать, что забвение наступает не столь скоро и бывает не столь абсолютным, как принято думать, и что есть ещё на свете место, где династия эпохи крестоносцев продолжает жить в молитвах нескольких старых священников! Если не ошибаюсь, Марко погиб в битве с турками в Боснии или где-то на хорватской земле, но перед смертью пожелал, чтобы его похоронили не этом Синае православного мира; какой-то лодке, несмотря не рифы восточного моря и засады турецких галер, удалось перевезти сюда его тело. Красивая история, она почему-то напоминает мне последнее плавание короля Артура…
– На Западе свои герои, но они скованы бронёй принципов, как средневековые рыцари – железными доспехами, а этот дикий серб – абсолютно вольный герой. Турки, на которых стремительно налетал Марко, наверное, думали, что на них валится горный хребет. Я уже говорил, что в те времена все вокруг Монтенегро принадлежало исламу: сербские отряды были слишком слабы, чтобы открыто оспаривать у «православных» власть над Черногорией, той Черногорой, что дала название всей местности.
Марко Королевич налаживал в стране неверных тайные связи с яковбы обращёнными христианами, с недовольными чиновниками, пашами, которым угрожала немилость и смерть: непосредственные встречи с сообщниками становились для него всё нужнее. Проникнуть незамеченным в стан врагов ему было трудно из-за высокого роста, даже если бы он переоделся в нищего, слепого музыканта или женщину, и, хотя, женский наряд вполне подошёл бы такому красавцу, Марко всё равно узнали бы по невероятно длинной тени. О том, чтобы подкрасться не лодке к безлюдному месту на побережье, также не могло быть и речи: затаившееся в скалах многочисленное воинство выставило бы против одного неосторожного Марко большой недремлющий отряд. Но там, где бросается в глаза лодка, незаметен искусный пловец, и только рыбам дано увидеть, где он проплыл под водой.
Марко околдовывал волны, плавал не хуже Одиссея, его античного соседа с Итаки. Очаровывал он и женщин: часто по извилистым фарватерам моря добирался он до Котора, к порогу трухлявого деревянного дома, сотрясавшегося под ударами волн; здесь вдова скутарского паши по ночам мечтала о Марко, а по утрам поджидала его. Она натирала маслами его тело пловца, заледеневшее под мягкими поцелуями моря, тайком от служанок отогревала Марко в своей постели и устраивала ему ночные встречи со связным и сообщниками. На рассвете она спускалась в ещё безлюдную кухню и готовила его любимые блюда. Он примирился с её тяжелой грудью, грузными ногами и сросшимися на переносице бровями, с ненасытной и ревнивой любовью зрелой женщины: заметив, как она сплёвывает, едва он становился на колени и крестится, он подавлял ярость.
Однажды ночью накануне того дня, когда Марко собирался вернуться вплавь в Рагузу, вдова, как обычно, спустилась вниз, чтобы приготовить ему еду. Слёзы мешали ей стряпать с обычной тщательностью, и поданная к столу козлятина оказалась, к несчастью, переваренной. Марко только что выпил, терпение его осталось на дне кувшина: липкими от соуса руками он схватил вдову за волосы и прорычал:
– Чёртовка, так ты задумала накормить меня столетней козлятиной?
– Это был самый лучший, самый молодой козлёнок в стаде, – ответила вдова.
– Он жёсток, как твоё ведьмино мясо! – воскликнул молодой, разгорячённый вином христианин. – Чтоб тебе самой столько же вариться в аду!
И он ногой вышвырнул блюдо с рагу в открытое окно, нависающее над морем.
Вдова молча вытерла заляпанный жиром пол и распухшее от слез лицо. С не меньшей нежностью и теплотой, чем накануне, ласкала она Марко, а на рассвете, когда задул северный ветер и в заливе, предвещая бурю, забушевали волны, смиренно посоветовала Марко переждать немного. Он согласился и после обеда, изнемогая от жары, прилёг отдохнуть. Проснувшись и лениво потягиваясь у окна, замысловатые ставни которого скрывали его от взоров прохожих, он заметил отблески сабель: отряд турецких воинов окружал дом, преграждая все выходы. Марко бросился к балкону, расположенному на большой высоте над морем: клокочущие волны с грохотом грома небесного бились о скалы, Марко сорвал с себя рубашку и бросился головой вниз в бурлящую пучину, в которой не отважилась бы плыть ни одна лодка. Скалы летели ему навстречу, от – навстречу скалам.
Солдаты по указке вдовы переворошили весь дом, но не обнаружили и следа исчезнувшего молодого великана: наконец разорванная рубашка и выбитая решетка балкона указали ими верное направление. Рыча от досады и злости, они бросились на берег. Яростные волны разбивались у ног преследователей, заставляя их отступать снова и снова; в порывах ветра им слышался смех Марко, а дерзкая пена казалась его превком в лицо.
В течение двух часов Марко боролся со стихией, но не продвинулся ни на один взмах руки; враги целились ему в голову, но ветер отбрасывал и стрелы; плове исчезал и вновь появлялся из-под того же зелёного камня. Наконец вдова крепко привязала свой шарф к длинному и мягкому поясу одного из албанцев, и ловкий рыбак ухитрился поймать Марко этим шёлковым лассо: полузадушенного юношу удалось наконец вытащить на берег.
Во время охоты в родных горах Марко не раз приходилось видеть, как животные притворяются мёртвыми, чтобы их не прикончили; инстинкт подсказал ему ту же хитрость. Тело юноши, которое турки выволокли на берег, казалось окаменевшим и холодным, как труп, пролежавший три дня; перепачканные грязной пеной волосы прилипли к впалым вискам; в остекленевших глазах не отражались ни бескрайнее небо, ни сумерки; солёные от морской воды губы застыли, как у мёртвого, а зубы были сжаты так, что не разомкнуть; руки повисли, как плети, и не слышно было биения сердца – такой могучей была его грудь. Именитые жители деревни склонились над Марко, щекоча ему лицо своими длинными бородами, затем, запрокинув головы, хором заголосили:
– Аллах! Он мёртв, как сгнивший крот, как дохлая собака. Бросьте его в море, смывающее нечистоты, чтобы его плоть не оскверняла нашу землю.